Доедать не обязательно - Ольга Юрьевна Овчинникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ого! – воскликнул Шаман, обретя дар речи. – Дорого, наверное, такую сделать?
– Весь год деньги копила. Со школьных обедов, – засмеялась Соня, застёгивая пуговки обратно.
– Я себе тоже татуху сделаю. Кошку на плече набью! – возбуждённо зашептал Шаман. – Чёрную!
– Мои ещё не знают. Не говори никому!
– Могила! – поклялся он.
Тогда же, в школьные годы Соне пришлось-таки встретиться с психиатром, когда мать из добрых, разумеется, побуждений залезла в её дневник. Страницы были исписаны рассуждениями о загробной жизни и изрисованы мифическими чудовищами – драконами, гигантскими змеями и чёрными злыми кошками.
Впопыхах накинув кофту, вывернутую наизнанку, мать схватила дочь за руку и потащила через весь город на срочный приём.
Врач – невозмутимый, бровастый дядька, – смерив Соню изучающим взглядом, спросил:
– Что беспокоит?
Соня наклонилась к нему и осторожно поведала:
– Меня экология беспокоит. И энтропия Вселенной ещё. Не знаю, что это, но всё равно беспокойно как-то. И то, что косатки в неволе бьются головой о стенку бассейна, пока не умрут. Они сходят с ума, понимаете? – и через паузу добавила: – На самом деле меня мама сюда привела.
– Угу, – доктор понимающе качнул бровями. – Можете идти.
В одно движение она подобрала с колен куртку, встала и молча вышла из кабинета.
«Помнишь, на второй день моего приезда Ты ушёл по делам и сказал потом: „Я сам удивился, как легко оставил Вас тут одну“. А я ответила, что могла обыскать весь дом, залезть в ноут, открыть переписки, пересмотреть фотографии, – в шутку сказала, – и ты почернел, как туча, аж желваки загуляли. Думала, прибьёшь. Закрылся потом и долго мутузил медведя. Так что я не могу предать твоё доверие. Не могу».
А-ха-ха! Деваха-то тоже из любопытных! Грета смеётся, мгновенно реабилитировав себя за нездоровый интерес к чужим дневникам, и снова утыкается в исписанные торопливым почерком страницы.
«Ты мой, мой. Я не позволю, чтобы прошлое отобрало Тебя. Я буду лучшей, я буду совершенной, я буду полностью и целиком Твоя, только, пожалуйста, люби меня. Люби. Меня. Люби. Не оставляй. Всё, что скажешь. Всё, что захочешь. Только будь со мной. Господи, пожалуйста, будь со мной!»
Далее следует приписка:
«Я точно помню, что оставляла в холодильнике ломтик рыбы. Но к вечеру посередине тарелки на застывшем оранжевом жире обнаружился только след! Большой кошачий след! Вот такой!» (нарисован отпечаток кошачьей лапы)
Они лежат на матрасе.
– Я хочу рассказать про неё, – говорит мужчина.
– Не смей! – вскрикивает Соня, задохнувшись. – Не смей говорить про своих бывших!
Её истерика вспыхивает, как искрящийся фейерверк.
– Не смей! Ясно? Не хочу ничего знать! – она взвизгивает, утыкается лицом в подушку и скатывается вместе с ней на жёсткий пол. И сквозь наволочку, в пухлость из старых куриных перьев отчаянно хрипит: – Не сме-е-ей…
Мужчина наблюдает.
Безобразно рыдая, она подползает к нему и в унизительном жесте, судорожно цепляясь пальцами, обнимает за ноги – так, вжавшись всем телом, и лежит, вздрагивая, всхлипывая, с мокрыми от слёз щеками. Он осторожно кладёт ей на голову горячую ладонь, держит, и она, словно наплакавшийся до усталости ребёнок, засыпает.
Её будит солнце. Оно сияет так ярко, что Соня блаженно жмурится. Сбоку ползёт курчавая туча, глотает солнце, и оно то выглядывает из-за краешка, подсвечивая кромку, то исчезает вновь, будто играя в прятки.
Мужчина расслабленно сидит у стены. Тихо произносит:
– Хотел сфотографировать Вас, леди. Но Вы спали, и я не стал.
Она невольно улыбается и сворачивается на нагретом матрасе калачиком, словно кошка. Кошка не парится: просто блаженствует, наслаждаясь моментом. И, подобно ей, Соня подставляет бока под нежные, ускользающие лучи, вытягивая руки и ноги. Солнце – вот оно, вышло снова, заливает комнату светом. Оно всегда наверху, просто часто спрятано за облаками.
И Соня зовёт мужчину:
– Иди сюда: ко мне, к солнцу.
…Днём она идёт готовить – голая.
На длинной столешнице Соня делает из теста колбаску, нарезает её кусочками, раскатывает скалкой в тонкие лепёшки и кидает поочерёдно на сковородку. Под стеклянной крышкой видно, как вздуваются пузыри и сливаются воедино, образуя один, огромный, – значит, лепёшку пора переворачивать, – что Соня и делает, ложкой. Мужчина сидит на диване и внимательно наблюдает. Глаза блестят.
Вот она снимает полотенцем горячую крышку, неловко кладёт её на стол, – одним боком та выступает за край, – и переворачивает последнюю лепёшку, вспученную пузырём.
Мужчина незаметно подходит и прижимается к Соне сзади, невольно прижав её к крышке.
– А-а-а! – оглушительно взвизгнув, Соня отпрыгивает от стола.
На бедре краснеет полоска ожога, кровь взрывается адреналином. Мужчина пожимает плечами:
– Да ладно Вам. Несильно же.
Соня ныряет в морозилку, достаёт пакет со смородиной – купила намедни, чтобы сварить компот – и прикладывает к ноге.
– Больно, – говорит она мужчине, морщась.
– Да бросьте, – и, махнув рукой, он уходит в комнату.
…Грета перелистывает хрусткую страницу, пропахшую лёгким запахом ванили и испещрённую засохшими каплями слёз.
«Конечно, „скорую“ вызывать не надо – так Ты всегда говоришь? А надо просто человеческого участия. Но откуда Тебе знать, что такое сочувствие, верно? Глупо было этого ждать. Сама дура… (Далее трижды обведено): Следы! Там опять были кошачьи следы!»
– Так и есть, – шипит Грета, поставив палец на слове «дура» и задрав голову к потолку. Переждав несколько секунд и совершенно зря не придав значения «кошачьим следам», читает дальше.
Соня тянется за ложкой, бросает случайный взгляд на столешницу, где рассыпана мука и испуганно вздрагивает. Там ровной дорожкой проступают отпечатки кошачьих лап.
Соня пятится, утыкается плечом в дверной косяк и кричит:
– Кошка! У тебя есть кошка?
– Нет и не было никогда, – отвечает мужчина из комнаты. – Ненавижу кошек.
– Странно, – говорит Соня вполголоса, возвращаясь к столу – следы отчётливые, крупные.
Резко оборачивается. На кухне – никого.
Лепёшка на сковороде источает горелый запах, и Соня торопливо снимает её. Выключает огонь, смотрит опять… и не находит никаких следов – будто и не бывало.
Она оставляет ложку, оседает на пол и, нервно вздыхая, какое-то время трёт исступлённо виски, – пальцы испачканы в белом.
Глава 12
Чтобы покорить мужчину достаточно регулярно смотреть на него снизу вверх.
«Голос зазвучал так низко, что моё сердце споткнулось, а кожа зазвенела и покрылась мурашками. Ты сказал: – На колени! – и я повиновалась. Научи меня быть покорной…»
Соня послушно садится на пятки и переворачивает руки ладонями вверх. Мужчина задумчиво трогает и отпускает прядку её волос, точно дегустируя кончиками пальцев заморский шёлк. Он и не подозревает, что эта мнимая покорность – не что иное, как жертвоприношение ради вымаливания любви и, по сути, единственный известный ей способ выжить в огромном мире, где только ненависть и взаимна.
«Я хотела выключить ум, перестать всё и вся контролировать. От этой усталости должен быть отдых, от неё должно быть спасение. Ты снял брюки и подошёл – мой красивый и голый Бог. Твои колени и он, такой … (написано неразборчиво). Ты взял меня за подбородок и надавил на щёки … (строчка закрашена каракулями). Я сделаю всё, что Ты скажешь, и я буду прилежной».
«Оппа! А детка горяча! Твою ж дивизию. Стыдно должно быть таким заниматься», – на уродливых губах Греты расцветает похотливая улыбочка, а под рёбрами пробегает мятный холодок, – так однажды в детстве её чуть было не застукали за рукоблудием, но обошлось.
Она морщится и сварливо бубнит:
– Член? Во рту? И потом эта гадость, этот солёный, сопливый йогурт! Фу… Будет она прилежной…
Но любопытство оказывается сильнее ханжества, и Грета вновь погружается в исписанные так и сяк страницы.
«Я плавно двигала головой, округлив рот и стараясь не поцарапать его зубами. Ты взял меня за волосы и стал задавать ритм, – такой быстрый, что я начала давиться. Рвотный рефлекс. Я отпрянула, зажала ладонью рот и подумала: „Ну всё, я не умею“. Но ты лёг на матрас и подозвал к себе».
Соня послушно перемещается к мужчине,
